“Мы с мамой два месяца не разговариваем, и мне кажется, что все это время я не существую. Не могу ничего делать, очень плохо себя чувствую”, — жаловалась Алина на приеме. Девушка действительно выглядела неважно — челка отросла и упрямо лезла в глаза, остальные волосы явно наспех убраны в неаккуратный хвост. В последний раз мы виделись месяца три назад, когда в ее отношениях с мамой наметилось резкое похолодание, но ничто не предвещало наступление “ледникового периода”.
С Алиной я работала около года с перерывами. В первый раз она обратилась ко мне из-за проблем во взаимоотношениях с мужем — они были на грани развода. Потом плавно перешли к разговорам о ее самореализации. Конечно, много и часто говорили о родителях, однако до кульминации и развязки явно не дошли. Детство и юность Алина прожила в Санкт-Петербурге, но при первой же возможности сбежала из города и родительской квартиры, выйдя замуж в Москве. В 22 года, на последнем курсе института, родила сына и засела дома. Она делала все, чтобы не быть похожей на свою маму: слишком холодную, формальную, дистантную, интересующуюся только Алиниными достижениями и вечно сидящую в соседней комнате с томиком Цветаевой или Ахматовой. Стремление девушки сделать все с точностью до наоборот говорило о том, что она по-прежнему связана с мамой пуповиной и что в свои 25 лет так до конца и не повзрослела.
«Ледниковый период» наступил после того, как мама не сдержала своего обещания и не приехала пожить на дачу, где должны были проводить август Алина с сыном Мишей. Я попросила описать их последний разговор. Оказалось, мама испугалась, что ее хотят использовать в качестве няни и стала говорить, что хочет менее формальных отношений и более глубоких разговоров. «Так в чем же проблема?» — не совсем искренне удивилась я.”Ты не можешь без мамы жить, а она беспокоится, что ты ее не любишь? Все сходится”.
«Я не хочу вести с ней никаких душеспасительных бесед!» — Алина почти кричала. «Я хочу, чтобы мы разговаривали по скайпу пару раз в неделю по часу, чтобы она занимала место в окошечке то место, которое я ей отвела в своей жизни!»
«Похоже, ты платишь ей той же монетой… Ты обижалась на нее за формальное отношение к тебе в детстве и сейчас делаешь то же самое. Логично, но мне казалось, что ты не хотела быть похожей на свою маму, разве нет?» Алина замолчала и заглянула внутрь себя. «Да, все так. Но с ней я не хочу вести себя иначе. Она меня предала — не приехала к нам с Мишенькой, хотя обещала. А всем рассказывает, какая хорошая мама и бабушка. Она всю жизнь меня обманывала и всем врала. Я придумала себе хорошую маму, которая разговаривает со мной два раза в неделю и рассказывает всякий бред. Потому что любит меня. А она все разрушила, и теперь у меня нет мамы. А мне не нужен никто, кроме нее.» Уголки Алининых губ поползли вниз, глаза превратились в две узкие щелочки, из которых градом полились слезы. Признаться, у меня тоже в горле образовался ком.
Выпив залпом полчашки остывшего чая, Алина немного успокоилась. Она признала, что только что превратилась в трехлетнего ребенка. «Ага, которого мама оставила в детском саду и больше никогда за ним не вернется. А ему при этом предлагают во что-нибудь поиграть. Понятно, почему я лежу на диване и ничего не делаю вот уже два месяца», — добавила она. Девушка заново переживала свою детскую травму, но на этот раз у нее была возможность выйти из этого испытания повзрослевшей. Научиться не врать себе.
Чтобы дать ей возможность перевести дух, я рассказала о героине книги американского писателя Майкла Каннингема, которая была больна СПИДом и больше всего переживала, что семилетний сын так и не узнает ее настоящую, так и останется жить с мифом о маме. «А я хочу обратно мой миф о маме», — перебила Алина. «Эта настоящая, пустая, скучная тетка, у которой нет ничего, кроме Цветаевой, мне не нужна. Ее миф был частью мифа обо мне. Я вот такая прекрасная, и у меня прекрасная заботливая мама, с которой мы разговариваем два раза в неделю, пусть и ни о чем. А теперь я не знаю, кто я.» Она выглядела потерянной, а у меня от ее бескомпромиссной честности и глубины переживаний второй раз за консультацию начало першить в горле. Она взрослела здесь и сейчас, оплакивала потерю пусть и иллюзорной, но «хорошей» мамы, осознавала свою защиту и впервые за очень долгое время пыталась жить без нее.
Алинина мама, как, впрочем, все неуверенные в себе и ориентированные на мнение окружающих нарциссические мамы, видела в своем ребенке прежде всего некое более удачное воплощение собственного Я. Таких женщин всегда интересует формальная сторона воспитания — социально востребованные успехи своих детей, которые можно выложить, как козыри, перед подругами и коллегами. Некая часть Алины была отражением и порождением маминого мифа о самой себе, о хорошей маме. Почему последняя решила поменять правила игры? Может, из-за надвигающейся старости? Или для продолжения мифа потребовались более теплые отношения с дочерью?
Как бы там ни было, на свете не существует более драматичных отношений, чем те, что связывают дочерей и матерей. Ни те, ни другие не могут жить полноценно друг без друга. Чтобы наладить настоящий контакт, нужно избавиться от обид и стереотипов, увидеть в маме человека со своими сильными и слабыми сторонами, а затем установить комфортную дистанцию.
В завершение консультации мы говорили, что не бывает однозначно плохих и хороших людей. И что мамы — тоже люди. Уходя, Алина задержалась и произнесла: «Наверное, я ей позвоню. Кажется, самое страшное уже произошло. Больше она ничего уже не сможет разрушить.»
